Зима в Голливуде. Современный американский роман - Стэнли Лэйн

Я кивнул знак согласия, а Мэл указала на мою дверь и сказала:

– Выходим с твоей стороны.

Перед рестораном мы выбрались из машины в потоке вспышек и голосов, раздававшихся за шнурами, ограждавшими ковровую дорожку черного цвета.

– Имельда! Имельда!

На полпути к дверям Мэл остановилась и повернулась к толпе. Одной рукой она обхватила меня изнутри за локоть, а в другой держала украшенную алмазами вечернюю сумочку. В какой-то момент она позволила нас сфотографировать. Потом из толпы раздался голос:

– Когда ваш новый фильм появится в кинотеатрах?

Удивив меня своим сильным голосом, казалось, не соответствовавшим ее хрупкому телосложению, она ответила:

– Как только мы закончим его снимать, – после чего в толпе раздался громкий хохот.

Но вот кто-то другой спросил:

– Кто этот новый мужчина, который вас сопровождает?

Я взглянул в ее лицо, которое она держала высоко поднятым, как бы улавливая свет над нашими головами. Сверкая в ярком свете, она выглядела великолепно, почти такой же, как на большом экране, а не такой, как я привык ее видеть в теплом янтарном полумраке салона автомобиля.

Улыбаясь, она ответила:

– Его зовут Джордж Уэст, и он помогает мне с моими лучшими репликами.

Она приподняла свою сумочку и прикрыла ею глаза от света над нами. В этом не было особой необходимости, но создавало эффект присутствия в настоящем театре, потому что именно так ожидаешь увидеть настоящую актрису, когда она смотрит на публику, стоя посредине сцены. Потом, отпустив мою руку, она подошла к шнурам ограждения, где люди протягивали ей на подпись небольшие листочки бумаги. Она терпеливо подписывала каждую из них, отвечая на вопросы более задушевным голосом, с которым я теперь был знаком, но который не мог расслышать из-за шума толпы. Некоторые люди тянулись, чтобы дотронуться до ее руки или пощупать ткань платья, которое облегало ее так плотно, что не позвало ухватиться за него. Некоторые разглядывали ее тело, как это мог бы делать врач во время осмотра, и удивлялись тому, что она такая миниатюрная, а вовсе не такая крупная, какой благодаря ракурсу камеры выглядела на большом экране. Им хотелось, чтобы она была такой же, как в кино, и, похоже, некоторых разочаровывало то, что они видели перед собой просто человека. Но это было уже больше того, что она могла для них сделать. Здесь – не перед камерой – все, что она могла дать им, были ее личность и манера держаться. И эти вещи заставляли ее казаться неуязвимой, потому что в их сознании «она видела и делала все», о чем они читали в желтой прессе. Люди действительно верили в то, что она делает такие вещи, о которых они могли только мечтать, и которые были запретны для них, потому что они сами были или слишком трусливы, или слишком высокоморальны. И вот здесь она была живым свидетельством того, что все можно делать и продолжать жить, чтобы об этом рассказывать, и что можно вести жизнь, полную дебошей и даже измен, и при этом сверкать, как сверкает полированная фигурка на капоте автомобиля, проехавшего по долгой пыльной дороге.

Она отошла от толпы и вернулась ко мне, когда невысокой человек в красной униформе у дверей спустился к нам по ступеням и, подав знак руками, пригласил пройти вовнутрь. Когда мы подошли к дверям, Мэл оглянулась, чтобы указать мне на красивую машину, которая только что подъехала к тротуару. Из нее вышли знаменитый актер с женой, и толпа тут же переместилась к ним.

– Посмотри, Джордж, – сказала Мэл, – они уже забыли обо мне. Нужно брать все возможное от тех моментов, когда они вокруг тебя, потому что в мгновение ока можно потерять все.

В ресторане нас хотели посадить за обычный столик Мэл у фонтана, но она настояла на месте в менее заметной части зала, помахав рукой метрдотелю Раулю и сказав:

– Нет, найдите мне что-нибудь другое.

Тот кивнул и проводил нас вглубь помещения, где узкая красная штора частично закрывала наш столик. Romano’s представлял собой стилизованное под итальянский трактир заведение с выложенными кирпичом стенами, известное обедами в семейном стиле и знаменитыми посетителями. Если вы не относились к числу персон из списка «А», заполучить здесь столик было весьма проблематично. Но изредка такое случалось, и посетители ожидали снаружи, иногда весь вечер, чтобы поглазеть на звезд и, может быть, попасть внутрь.

Не успели мы устроиться за своим столиком, как к нам подошла пожилая пара, и дама спросила:

– Извините, пожалуйста, вы Имельда Лондон?

– Извините за то, что порчу вам вечер, но это именно я, – ответила Мэл.

Супруги улыбнулись друг другу, и дама протянула небольшой листочек бумаги. Не успела она сделать это, как подошел наш официант Реми, с откупоренной бутылкой белого вина и начал их оттеснять. Но Мэл протянула руку, взяла листок из рук дамы и спросила:

– Как вас зовут?

– Труди Уильямс, – ответила та и добавила: – На этой неделе у нас юбилей, 35 лет супружеской жизни, и мы смотрели каждый из ваших фильмов. Наши родные собрали деньги, чтобы мы могли провести ночь в Royale и поужинать в Romano’s. Но мы не надеялись на то, что увидим здесь хоть какую-нибудь кинозвезду, и даже не мечтали о встрече с вами.

– Это так мило, – сказала Мэл и добавила: – 35 лет вместе звучит еще более невероятно. И знаете, что я вам скажу? Конечно, я дам вам автограф, но только, если вы подпишете это для меня. – Она поднесла листок к груди и выпрямилась на своем стуле, как будто собираясь сделать заявление: – Теперь, если кто-нибудь скажет мне, что настоящая любовь осталась в прошлом, я смогу показать им ваши имена и сказать: «Я знаю супругов Уильямс, которые прожили вместе, по меньшей мере, 35 лет, поэтому не говорите мне, что любовь больше не существует».

Взяв у женщины ручку и меню со стола, Мэл начала подписывать его спереди, спросив у мужчины:

– Как вас зовут, сэр?

Он улыбнулся и ответил:

– Джордж.

Мэл взглянула на меня через столик, улыбнулась одними губами и написала: «Моим хорошим друзьям Джорджу и Труде Уильямс. Поздравляю с 35-летним юбилеем супружества и желаю счастливого продолжения. Имельда Лондон».

Потом она протянула им листок, который взяла у женщины, и попросила их написать на нем свои имена.

Когда они сделали это, она забрала у них листок, сложила его, положила в свою сумочку и отдала им меню. Они поблагодарили ее, но тут подошел Реми и попросил их вернуться к своему столику, чтобы он мог обслужить мисс Лондон.

– Да-да, конечно, – сказала Труди и, добавив, – спасибо и до свидания, мисс Лондон, – она кивнула и мне.

– До свидания, Труди, – ответила Мэл. Как только супруги отошли, она шепнула Реми:

– Запишите их счет на меня, а также попросите Рауля позвонить в Royale и перевести их в самый лучший номер, а мне прислать счет за все их там пребывание.

– Да, мисс Лондон, – ответил Реми и налил ей и мне по рюмке вина. Но прежде, чем он отошел, Мэл добавила: – Реми, сегодня я хочу шампанского. Я чувствую себя так, как будто отмечаю новую дружбу.

– Да, мисс Лондон. А это забрать? – спросил он, начиная вновь закупоривать бутылку.

– Нет, это просто оставьте на тот случай, если у нас пересохнет в горле, – распорядилась она.

Реми засмеялся:

– Да, мисс Лондон.

Она достала сигарету из своей сумочки, а я полез в карман за спичками, чтобы дать ей прикурить, потом взял одну для себя из серебряного портсигара, который она мне протянула.

– Очень щедрый подарок ты им сделала, Мэл. Никогда не думал, что ты можешь вести себя так просто.

Она сидела, облокотившись о столик и положив подбородок на ладони.

– Просто я рисуюсь перед тобой, – сказала она. – Мне хочется, чтобы ты считал меня хорошим человеком. В противном случае наша дружба вряд сможет продлиться долго, потому что я не думаю, что ты хорошо относишься к плохим людям.

– Почему ты так считаешь? – заинтригованный спросил я.

– Когда ты работал в конюшне… Я немного слышала о том подарке, который ты оставил в сапогах Себастьяна Бенуа. Я также слышала, почему ты это сделал. Это и заставляет меня думать, что ты не очень любишь таких жестоких людей.

– Но он был один такой, встретившийся мне на студии «Брейвхарт».

– Скажи мне, Джорджи, почему ты называешь «Брейвхарт Пикчерс» студией «Брейвхарт»?

Я задержался с ответом, не зная, как объяснить сразу.

– Точно сказать не могу, но, может быть, говоря так, я думаю об этом месте, обо всех людях, участвующих в создании картины… Слово «картина» для меня означает сюжет и художника, актеров и режиссера. Но очень мало говорит обо всем остальном в ней.

– Да. Но, пожалуйста, никогда не позволяй мистеру Брейвхарту поймать тебя на этом названии.

– Мэл, – я старался быть не очень навязчивым, – ты не работаешь на мистера Брейвхарта, и на самом деле ты работаешь в другой студии. Как все-таки тебе удалось добыть там для меня место?